Надсада - Страница 64

– П-подумал. Я потом и говорю Виктору Николаевичу, дескать, за такие снимки могут и голову с-снять. А он мне, дескать, не беспокойся, никто не узнает, что это твоя работа. К тому же я тебе хорошо плачу. Я спрашиваю, дескать, сколько? А он мне, дескать, триста рублей.

– Дескать, дескать, – передразнил его Белов. – Ишь, он еще и торговался.

– Не торговался я, с-сразу согласился.

– Деньги, выходит, дороже нашей былой дружбы? – схитрил.

– Так куда ж было деваться, все равно привезли на самое место; что ж, я должен был отказаться и т-топать до дома пешком? Да и о цели поездки узнал только в тот момент, когда подвели к базе. Вот и стал с-снимать…

– В общем, некогда мне тут с тобой валандаться. Теперь надо снять самого Курицина. И покруче снять – с бабами, сексом, водкой. Что на это скажешь?

– С-согласен.

– Вот и ладненько. В пятницу часам к пяти будь готов, за тобой заедут и по ходу объяснят, что, где и как. Снимешь, и будем квиты. Пленку и фотографии отдашь мне. – И добавил ехидно: – Д-дескать…

В пятницу компания мчала по наторенной дороге в тайгу Белова. Ехали весело, время от времени останавливались, кто-то услужливо подсовывал бутылку, все выпивали.

К зимовью добрались засветло, да и день июньский был долгонек, воздух напоен прохладой, хотелось скинуть с себя остатки одежонки, понежиться в прохладе легкого вечернего ветерка.

Как оказалось, банька была уже протоплена, стол накрыт, вся компания тут же заголилась и с криками, смехом ввалилась в парную. А через минут тридцать понеслась к ручью.

Курицин на этот раз потерял всякую бдительность: всем им чего-то от него хотелось, и со всеми он обнимался, целовался, тут же оказывалась бутылка, и все по очереди сглатывали прямо из горлышка.

Проснулся Виктор Николаевич глубокой ночью, вокруг него шумел темный лес, доносились какие-то звуки, и он не сразу сообразил, что сидит за тем же столом, что и вечером, и ему отчего-то очень холодно.

Не сразу дошло до него и то, что сидит в чем мама родила. Не сразу разглядел стоящую перед ним на столе початую бутылку водки и рядом – стакан. Дрожащей рукой налил и тут же залпом выпил, почувствовав, как по всему телу начинает разливаться спасительное тепло. Только тогда он поднялся со своего места и, пошатываясь, побрел к темнеющему в стороне зимовью. На подоконнике нашарил фонарик, включил и на вбитом в стену гвозде разглядел свою одежду – брюки и куртку. Натянув все это на себя, втиснулся между спавшими вповалку гуляками.

Утром народ просыпался тяжело, долго поднимался, расхаживался, и только к обеду все снова уселись за стол. Здесь же Белов объявил, что у него неотложные дела в райцентре и скоро им надо будет выехать в обратный путь. Народ недовольно загудел, однако возражать хозяину зимовья никто не посмел – Белов в тайге всегда был за вожака и не терпел ослушания.

«Пусть пока полежат, – размышлял Белов, получив от Михалчика пачку фотографий. – Время шантажа еще не пришло».

Приятель на этот раз засветился во всех видах и позах. Разглядывая снимки, Владимир не мог удержаться от злорадного смешочка: фотографии можно было расклеивать по поселку и в райцентре, как прокламации, и тогда уж на Курицине можно будет ставить большой жирный крест.

«Будет брыкаться, так и сделаем, – продолжал думать о своем. – За все надо платить…»

Был он на этот момент в доме родителей, где гостила и сестра Люба. Подмывало показать фотографии и ей, но Владимир понимал, какую может причинить ей боль. Хотя, может быть, и наоборот: снимки – лишнее подтверждение тому, что года три назад она приняла правильное решение уйти от бывшего муженька.

С Любой что-то происходило, и он это также видел: она то и дело прижимала к себе дочку Алену, что-то, смеясь, говорила матери, припадала к плечу отца.

Внутренняя и физическая спелость женщины выходила на лицо, которое играло всеми красками еще не прошедшей молодости: светились глаза, на щеках – румянец, чуть влажные губы приоткрыты, прядь темных волос красиво оттеняла высокий чистый лоб.

«Вот сестрица-красавица, – с удовлетворением наблюдал за ней Владимир. – Ишь, как прет из нее… Не-эт, здесь что-то не чисто. Наверняка влюбилась».

Перебирая в памяти имена их общих знакомых, неожиданно для себя подумал: неужто Мишка Светлый – причина Любиных воздыханий?..

– Ты, сестрица, смотрю, цветешь и пахнешь. Уж не влюбилась ли?

– А ты, братец, думал, я буду век в одиночестве коротать? – ответила с переливами в голосе. – Иль нет достойной замены твоему закадычному дружку?

– Да какой он мне закадычный дружок, – так, жук навозный, – с досадой отвернулся к окну братец. – Такой дружок, знаешь, продаст и еще раз перепродаст. В гробу бы я его видел.

– Что так? А были – не разлей вода.

– Были, да сплыли. Подставил он меня…

– И сильно?

– Ничего. Я его сильнее ударю. Знаешь поговорку: бей по большому, по малому только кулак отшибешь.

– Справишься. Недаром наша маманя говорит, что ты у нас самый счастливый.

– Скорей всего – самый умный.

– Ну уж нос-то не задирай, есть и поумнее тебя.

– Не ты ли?

– Я – женщина, мне быть умнее вас, мужиков, не положено по статусу.

– Кто же тогда?

– Да хоть братец наш Коля…

– Коля в облаках витает, а я по земле хожу.

– Иногда надо и в облаках искупаться, и на землю опуститься очищенным.

– Делом надо заниматься – вот что я думаю. Облака – это не про меня. Ты мне скажи лучше: не замуж ли собралась?

– Может, и собралась – тебя не спросила. А Николай наш, да будет тебе известно, таким делом занимается, какое останется после него вместе с его именем. И фамилия наша благодаря ему останется. Деньги же, ради которых ты готов душу дьяволу продать, удовольствие временное. Не все на деньги можно купить – талант, например, не купишь.