Надсада - Страница 75

Встал, вытянув калеченую ногу из-под стола, прибавил:

– Потолкуй-ка еще с ним, а я зайду к тебе денька через три.

Володька подъехал к дому родителей вечером того же дня. Громко разговаривая с матерью, которая семенила за ним мелкими шажками, вошел хозяином.

– Я, батя, и толкую матери: квартиру вам надо купить в райцентре. С удобствами. Нечего тут сидеть киснуть. Не молоденькие уже. Я присматриваю для вас такую. Денег с вас не возьму, а вот дом этот подремонтирую и пущу под заежку. Думаю бригаду заготовителей на стороне набрать – свои-то не хотят работать. Вахтовым методом будут лес готовить. Одни – отъехали, другие на их место – приехали. Может, и свои, глядя на чужих, начнут крутиться.

– Ты, мать, иди-ка во двор иль к соседям куды, – сказал, вставая с табуретки, Степан. – Нам с сыном кое-че обговорить надо.

Татьяна прислушалась к голосу мужа, поняла: спорить с ним сейчас – на грубость нарваться. Поджала губы, притворила за собой дверь.

– Присаживайся к столу, сынок, разговор будет долгим.

Пошел в куть, вернулся оттуда с початой бутылкой водки, рюмками, какой-то закуской на тарелочке. Налил, придвинул к сыну рюмку.

– Бать, ты же знаешь, я – не пью.

– И я не пью. Но счас выпить можно – бавают, знашь, таки случаи, када надо выпить. Я вот че хотел тебе сказать, сынок… Родители всегда ищут в детях своих че-то такое, что бы напоминало их самих. В тоже время родители хотят, чтобы дети их в энтой жизни добились гораздо большего. Для энтого рвут жилы на тяжелой работенке, отказывают себе во всем, тока бы дети выучились, встали на ноги, а нам, родителям то есть, была от того – радость. Жись, значица, прожита не напрасно. И в тебя мы с матерью вложили все, что смогли: закончил школу, получил образование, имешь свое собственное дело. Но спроси у меня, отца своего, иль как ты меня называть, у бати своего, испытываю ли я от твоих делов радость? И я отвечу прямо: не ис-пы-ты-ва-ю! Отчего, спросишь, не испытываю? И я отвечу: не по-людски поступать с людями.

– Ну-ну… – криво усмехнулся Белов-младший. – Валяй дальше, а уж я потом на все твои вопросы отвечу.

– Вы все, пятеро наших с матерью детей, включая покойного Саньку, воспитаны были на труде, и лучше этого воспитания на свете не быват. И ты тож любишь и умешь трудится – энто я знаю, и энтим я в тебе, как твой отец, горжусь. Одно меня в тебе не устраиват: откуда в тебе столько злобы к людям? Откуда столько жадности? Вот кадаты был мальцом, ты када-нибудь испытывал к себе со стороны нашего фронтового поколения злобу? Иль вопче со стороны старших – испытывал? Вот кто-нибудь ни за что ни про что взял бы да и обидел тебя? Ну вспомни-вспомни?..

– Н-нет… Не припомню.

– И не припомнишь. А почему? Да потому, что и в войну, и после нее люди столько натерпелись, столько пережили, столько перемогли и перенесли, что невольно потянулись друг к дружке, стали подмогать друг дружке во всем, где человек не мог управиться в одиночку. Поняли люди то есть, что как на войне победить можно было только сообща, так и жись мирную можно наладить только сообща. Вот энтот дом, где ты сейчас сидишь и какой собираться переделать под заежку, строил фактически весь поселок Ануфриево.

– Что-то новое от тебя слышу… Я всегда думал, что построили его вы с матерью.

– Так оно и было: тут везде наша с матерью работа. А вот лес готовить я ездил с дядькой твоим Данилой. Сруб подмогали ставить соседские мужики Петро Яковлев, Миша Распопин, Витя Долгих. Крышу крыть подмогал Леня Мурашов. Доски на полы пилили Гена Юрченко, Гриша Шкварин. Столярные работы делали Коля Смоляк, Миша Смыков, Игнат Шкварин. Печь ложил Иван Хоменко. И так строился каждый дом в поселке. Я сам ходил по соседям и так же подмогал людям ставить дома. Потому поселок наш Ануфриево – это дело наших рук, оттого он нам, людям старшего поколения, и дорог. А что такое крыша над головой? Энто, сынок, то, без чего не быват на земле жизни. Даже у всякого зверя, у всякого животного, у всякой букашки есть свой дом. Отыми свой дом у человека или у какой иной живой твари, и жись на земле прекратится. Но поселок – энто не только дома, энто еще дороги, мостики, канавы для отвода воды, энто пекарня, баня, водоразборные будки, магазин, заплоты и палисады. И энто все мы делали обчим миром. Как только сходил снег и оттаивала земля, мы выходили по вечерам с лопатами, топорами, пилами, молотками и трудились. В поте лица трудились, чтобы в поселке нашем было чем жить. А када заканчивали каку-то большую работенку, то ставили обчий стол, несли из домов, кто че мог, и гуляли: пили, ели, плясали, пели песни. И не было среди нас таких, кто бы нажрался, начал буянить, разбил бы кому-то морду, а были промеж нас мир и согласие.

– Что ж теперь, держаться за эти углы, прозябать в скудости и убогости? Живет ведь тот, кто постоянно в движении и обновлении, а не тот, кто мхом оброс и сидит в своей норе…

– А разве я мхом оброс иль мать твоя обросла?

– Я так не сказал. Но и поселок сегодня не то место, за которое надо обеими руками держаться. Умирает поселок…

– А почему умират? Давай и здесь разберемся. Ты вот сказывать про обновление. А вить было оно, обновление. Готовился, скажем, завалиться палисад, и меняли его на новый. Так же с заплотом, с какой иной постройкой. Помимо этого из года в год ставили новые дома для молодых семей. В свое время построили школу, клуб, детский сад, и это также дело наших рук. Все рушится стало с приходом к власти Горбачева. Отчего-то вдруг урезали лесосечный фонд, меньше стали выделять денег на школу, больницу, клуб. По деревням, селам и поселкам стали гоняться за людями, отлавливая выпивших, будто милиции, окромя энтого, стало нечего делать, а люди уж без догляда милиции не умели нормально пройти по улице. Я, сынок, всякое пережил время: и сталинское, и хрущевское, и брежневское, и горбачевское, так скажу тебе прямо: такого бардака, как при Горбачеве, в нашей стране не знавали.